— Как только он работает в своем министерстве! — вздохнула его супруга, но во взгляде ее я прочитал неослабевающее желание продолжить тиражирование Министра во все новых миниатюрных, пусть и слегка неряшливых, копиях.
Когда супружеская чета воссоединилась, мы двинулись к шоссе. Шум детской колонии позади слышался все слабее, и Министр весьма неглупо заметил, что одно из преимуществ отца четырнадцати детей как раз и состоит в том, что даже самые закадычные друзья не рискуют приглашать его в гости вместе с детьми.
Через несколько минут ходьбы мы вышли на Тайную тропу. Тайная тропа — это тропинка, вьющаяся между сухими колючими лапами сосен и замшелыми каменными глыбами. Она пересекает территорию всех дачных участков, не встречая на своем пути ни заборов, ни других возведенных человеком препятствий. Возможно, именно Тайная тропа более всего остального способствовала тесному общению дачевладельцев. Чтобы посетить соседа или соседа своего соседа совсем не нужно пользоваться пыльным и унылым шоссе, долго добираясь до него по тропинке. И можно не нарушать покой соседей, которые вас в данный момент не интересуют, и не ломиться через их участки. Пусть себе спокойно возделывают грядки или загорают на солнышке. Все, что вам нужно, — это Тайная тропа. Откуда взялось ее название, мне неизвестно. Может быть, ее назвали так в эпоху младенчества нашего века, когда поселившиеся здесь хозяева строго-настрого запрещали своим отпрыскам посещать соседей без спроса. Сейчас в Тайной тропе не осталось ничего тайного, если вообще когда-либо и было. И теперешние дети или, возможно, дети этих детей свободно попирают ее своими крепкими ногами государственных служащих, направляясь к какому-нибудь престарелому товарищу детских игр, чтобы выпить с ним пивка или угоститься чашечкой кофе в кругу его семьи, а может, вернуть садовые ножницы.
— Алло! Погодите! Будьте так добры!.. Подождите меня!
Мы благополучно миновали владения Министра и дошли до перекрестка, где Тайная тропа пересекает дорожку, идущую от соседней виллы к шоссе, когда услышали слева нервные восклицания. Нечто серое и неопределенных очертаний, взмахивая на бегу крыльями, катилось к нам меж стволами деревьев.
Это была наша ближайшая соседка Барбру Бюлинд.
Задыхаясь, она спешила от своей развалюхи-дачи, унаследованной от матери. Она опаздывала на добрых полчаса, с той разницей, что переживала из-за этого гораздо больше, чем мы. Прежде чем поздороваться, я спешно вспомнил, что фрёкен Бюлинд работала учительницей, хотя в последний раз, когда я ее видел, она не ходила на службу, находясь в длительном отпуске, предоставленном ей для написания какой-то научной работы. Когда она, вконец запыхавшись, добежала до нас, я еще раз убедился: женщина эта не распадается на составные части только благодаря своему серому костюму — вечному спутнику ее жизни. Наверное, в то время, когда она впервые надела его, кто-то похвалил ее стиль и строгий вкус. С тех пор, понимая, что не обладает ни тем, ни другим, она отчаянно держалась за однажды одобренное и понравившееся. Правда, нужно признать, серый костюм вполне соответствовал ее облику в целом — ее угловатой фигуре, крашеным в рыжий цвет вялым волосам и бледному лицу, все характерные черты которого — за исключением нескольких прыщиков вокруг рта — были безжалостно затерты макияжной кистью.
— Я так рада, что вы тоже задерживаетесь. То есть, извините, я хочу сказать, опаздывать одной так неудобно. У меня на жакете оторвалась пуговица. Я обнаружила это в самый последний момент, когда выходила, а потом, пока я искала подходящую и пришивала ее, стало уже почти половина третьего! Посмотрите, заметно, что она темнее, чем другие?
Министр заинтересованно наклонился вперед и стал изучать обильную грудь соседки, а я закрыл глаза, пытаясь представить ее в кругу тридцати раскованных городских школьников. Попытка, к полному моему ужасу, удалась.
— Ах, Боже мой!
Возглас вырвался так порывисто и испуганно, что я подумал: Министр зашел дальше, чем его просили.
— Я забыла дома мой подарок Сигне! Вы обождете меня? Всего несколько минут?..
Мы не стали ее ждать. Сестра взяла фрекен под руку и повела ее вперед по Тайной тропе, заверяя, что поделится с ней своим подарком — бутылкой кампари, которую нес Министр, держа за горлышко. И поскольку мне самому было обещано то же самое, вино в бутылке показалось мне изрядно разбавленным.
4
Мы шли, и скоро впереди между деревьями узкой золотой струной скользнул солнечный луч. Мы повернули вниз к заливу и зашагали по широкой тропе, связывавшей губернаторскую дачу с шоссе и с остальным миром. Сосны тут уступали место лиственным деревьям, и скоро мы увидели впереди летнюю резиденцию Сигне и Магнуса — желтый, полуразвалившийся, щедро облепленный верандами, окнами и всевозможного рода архитектурными излишествами двухэтажный дом, стоявший посередине запущенного, заросшего сада.
Губернатор встретил нас у покосившейся калитки и смущенно улыбнулся своим большим щучьим ртом. Глаза его дружелюбно и печально поблескивали за стальными дужками очков. Он провел нас по заросшей дорожке к террасе перед домом, где уже расположились гости и хозяйка встречала прибывающих приветливым воркованием.
— Как хорошо, что вы наконец пришли! Мы уже стали беспокоиться, правда, Магнус? Ужасно хочется кофе! Ну, это ни к чему, не стоило ничего приносить, это же обычный день рождения, и дата некруглая! Целая бутылка! Надо же, ты, Магнус, будешь ходить у меня на задних лапках. Как, это и от Барбру тоже? И от адъюнкта Перссона? Я просто растрогана.
Невысокая и округлая Сигне была в буквальном смысле слова полной противоположностью мужу. Вид обоих вместе невольно наводил на мысль, что перед тобой пара, в которой одна половина съедает все предназначенное другой. Мне, конечно, не дано знать, какого рода диеты придерживались у них в доме, — в любом случае в нем царили согласие и верность. Временами, глядя, как, взявшись за руки, они возвращаются домой из лавки, я жалел, что не обзавелся семьей.
— Адъюнкт Перссон, конечно, хорошо всех здесь знает? Вы встречались с фру Идберг прошлым летом?
Я оторопело смотрел на явившееся передо мной белокурое видение. За секунду до этого, качнувшись на бедрах, она плавно проскользнула ко мне и теперь в упор меня разглядывала, мигая своими длинными, иссиня-черными ресницами.
— Неужели вы, господин Перссон, так скоро забыли меня?
Лицо ее было, наверное, лишь чуть-чуть чересчур длинным, а рот — лишь чуть-чуть чересчур широк. Все прочее, упакованное в парусиновые брюки и тугой лазурно-голубой джемпер, создавало очень приятное впечатление и, не скрою, смотреть на нее было приятно. Хотя проскальзывавшие в голосе грудные, жалующиеся нотки действовали на меня, как лед на больной зуб. Никто не осмелился бы назвать ее юным созданием, но в дамских журналах пятнадцатилетней давности она вполне могла бы фигурировать в роли «молодой дебютантки». Сейчас, попади она на газетную полосу, ей охотно приписали бы «бодрый, спортивный стиль», еще лет через пятнадцать в ней будут находить «шик», а потом уже бессрочно в вечном обрамлении из черно-бурых лисиц она сможет претендовать всего лишь на «шарм».
Конечно, я хорошо помнил ее. В замешательство меня привело ее имя. Год назад она носила фамилию Лундберг. Как говорила мне моя сестра Маргарета, Ева часто меняла своих бедных, но неизменно стильных мужчин на новых, еще более стильных и не менее бедных. Поэтому я предположил, что фамилия Идберг принадлежит ее нынешнему дежурному мужу, если, конечно, она этим летом не взяла тайм-аут между замужествами и не носит сейчас свою девичью фамилию. А вот в чем я совсем не сомневался и что знал точно: Ева проводила на Линдо свой второй летний сезон и жила на собственной даче между виллами губернатора и министра юстиции.
Работая ресницами со скоростью крыльев жаворонка, она улыбалась мне томной улыбкой. И на миг я испугался — не пришло ли ей в голову, что как родственник Министра я могу быть каким-то образом причастен к его несметным богатствам? И уж не видит ли она во мне престарелого богатого холостяка, которого можно бы отлично использовать в качестве удобного порта заправки перед новыми увлекательными плаваниями в более экзотические гавани? Правда, я тут же вспомнил, что иначе она себя с мужчинами не ведет, что это входило в ее обычный рутинный метод обработки мужского окружения.
Сигне ловко дирижировала нашим обществом, привычно жестикулируя своей пухлой рукой.
— Вы, дорогой адъюнкт, сядете слева от меня в тень от зонтика! А вы, все остальные, рассаживайтесь, где кому понравится.
Я опустился на отведенный мне стул и окинул взглядом собравшееся общество. Уже сама возможность обозревать его с такого почетного места значила для меня немало! Я ведь сидел в кругу людей, считавших звание адъюнкта не более весомым, чем тополиный пух.